Поделиться
Так получилось, что у отношений России со странами Центральной и Восточной Европы за вторую половину ХХ века было два послевоенных периода: после Второй мировой и "холодной" войн. Освобожденный от фашизма европейский Восток с благодарностью встречал советских солдат; через полвека, освободившись от социализма, он уже без особого сожаления их провожал.
Кроме того, есть разные трактовки и самого исторического перелома конца прошлого века. Для россиян эпицентром и кульминацией событий второй половины прошлого века стал распад СССР, названный в Послании Президента России Федеральному Собранию "крупнейшей геополитической катастрофой века".
К западу же от России главным актом Истории в тот период стало не подписание Беловежских соглашений, а падение Берлинской стены. Как точно отметила в своей новой книге секретарь Французской академии Элен Каррер д Анкосс, повсюду за пределами СССР крушение коммунистической власти в Центральной и Восточной Европе рассматривают как "финальную точку в падении красного тоталитаризма, причисляя российский катаклизм к второстепенным и периферическим событиям излома двух веков".
Такого рода нюансы различного восприятия одних и тех же событий во многом определяют и политические реалии последних двух десятилетий. Когда для одних в Европе с падением Стены "европейский вопрос" был по существу закрыт, а остающиеся спорные темы (Украина, Белоруссия, Грузия, Турция) на этот факт никак не влияют. А для других - россиян - этот же самый вопрос только-только открылся в полной мере. Россия пережила свою катастрофу, принесла свою искупительную жертву отнюдь не только ради объединения всего, что западнее ее границ: падение европейских стен было для нас следствием, а не причиной. Потому и не усматривали у нас в порыве "братских" стран на Запад чего-либо направленного против Новой России.
Для россиян их страна стала другой, и уже сам этот факт подразумевал как нечто само собой разумеющееся переформатирование отношений с бывшими соратниками по "лагерю". Но в глазах немалого числа восточноевропейцев в России ничего не изменилось по сути.
Эти подозрения действительно могли со временем сойти на нет, как и думалось вначале. Но для этого нужны были бы, во-первых, идеальные условия, когда в Европе с "холодной войной" разом ушли бы все ее отголоски и латентные формы продолжения: не расширялось бы НАТО, не ломали бы копий вокруг межнациональных конфликтов, непризнанных территорий, исторических претензий, "цветных революций", планов размещения новых вооружений и многого другого, что не дает говорить о мире и покое в Европе.
Во-вторых, должен отсутствовать интерес, личная заинтересованность знаковых политических фигур и сил в соответствующих странах (как и у влиятельных третьих сторон) в том, чтобы отношения с Россией развивались по конфронтационным сценариям.
Конфликтные вопросы наших отношений со странами ЦВЕ можно было бы подразделить по характеру предъявляемых к России претензий (а они и есть обычно почва для конфликтов) на следующие условные и взаимосвязанные блоки:
- "Россия - имперская": подразумевает, что Россия в любом обличии (царская, СССР, современная) не оставит идеи подчинить себе европейский Восток;
- "Россия - недемократическая": здесь торжество экс-сателлитов бывшего "восточного блока", ныне, в отличие от метрополии, принятых в "клуб избранных демократий", сочетается с подозрениями к современной российской системе, основанными на типовой "картинке" в европейских СМИ;
- "Россия - не Европа": ставится под сомнение европейская идентичность России и, как следствие, сама возможность и необходимость ее дальнейшей интеграции в евроструктуры, как и целесообразность долгосрочных системных соглашений и экономических проектов (идеальная цель тут: "остановить" Европу на украино-российской и белорусско-российской границах, чтобы этим подчеркнуть геополитическое и цивилизационное одиночество Москвы).
Наверное, не будет преувеличением сказать, что неким "ключом" к ЦВЕ является Польша, состояние наших отношений с которой существенно влияет на общий климат на всем европейском Востоке. Можно лишь сожалеть, что именно с этой страной у России во "второй послевоенный период" все складывалось не так гладко. Мы чаще возлагали вину за это исключительно на неуступчивую Варшаву, но разумнее взглянуть на вещи более трезво.
В России нередко недооценивали ключевую роль самой Польши, рассматривая ее как некий "вторичный элемент" по сравнению с выстраиванием отношений с США или с ЕС либо как инструмент в чьих-то руках. Считалось более важным договориться со "старшими", чем с неудобным "младшим".
В Польше мы действительно сталкивались даже на самом высоком политическом уровне с некой презумпцией враждебности России по отношению к западному соседу, что для многих поляков естественно вытекало из истории. Недоверие, можно сказать, было квинтэссенцией польской политики по отношению к России.
Ошибки в понимании друг друга приводят к ошибкам в политике. Есть ощущение, что за жесткой позицией части польских элит стоит недопонимание наших мотивов и наших намерений. Отчасти поэтому для многих в Польше стало неожиданностью столь искреннее проявление в России сочувствия и солидарности с соседним народом, когда в наши отношения вплелась роковая трагедия под Смоленском. Спонтанная волна чувств и абсолютно неподдельных эмоций на всех уровнях сделала то, чего не добилась бы никакая дипломатия: поставила под сомнение саму "презумпцию враждебности" россиян и в одночасье перевела отношения с официального уровня на человеческий.
Сейчас, как представляется, очень важно не потерять этот дух единения двух народов. Именно в этом я вижу миссию политиков двух стран. В эти дни мы встречались с моим коллегой, председателем комитета по международным делам польского сейма, и, как мне кажется, именно в этом пункте особенно понимали друг друга. Есть ощущение, что россияне и поляки уже устали от взаимного недоверия.